Снова я в родном доме, вижу троих дорогих сердцу людей. Мама Алла заваривает чай, Андрей опирается спиной на косяк двери, папа Слава виден на экране монитора. Мы в Израиле, городе Бэер-Шеве. Все разговаривают, он молчит, порой вздыхает и закуривает сигару. Слышна сквозь космос фраза отца: » С сыном теперь мы навсегда вместе, больше никогда не расстанемся». Меня посещают лишь одни мысли, сколько же всего ждет их впереди.
Свеча за упокой
Алла никогда не забудет события 15 декабря 1985 года. Старую печку, которую нужно топить, отсутствие рядом Славика. Она на седьмом месяце беременности, все проходило сложно, дважды клали в больницу. Алла колола дрова, взмахнула топором и оказалась в забытьи. Преждевременные роды, все очень сложно. Малыша не показали, не дали приложить к груди, обнять, насладится его ароматом. Славик приходил пьяный, она прогнала. Врачи сказали, что ребенок умер. С больницы домой забирала Аллу мама, Славика больше в ее жизни нет.
Долго страдала от мысли, что так и не взглянула на сына, что все закончилось так быстро и трагически. Надеялась, что произошла ошибка, расспрашивала у близких. Потом просто пошла в церковь и там поставила свечу за упокой.
Со Славой они снова сошлись. Иногда вечерами она нет-нет и проговаривалась: «А сыночку сейчас было бы уже 2… Уже 3… 4…» «Не терзайся, не изводись!» — отвечал муж. Родители Славы эмигрировали в Израиль. Он съездил их навестить — и завёл разговор об эмиграции. Пока собирали документы, в Бэер-Шеве слегла с инсультом мать, и одновременно в Нальчике захворали Аллины старики. Он не мог бросить своих, она — своих. Так и разошлись…
До меня, конечно, иногда потом доходили слухи. Говорили, что одинок, что сдаёт здоровье… Но для меня это был уже пройденный кусок жизни.
Она вышла замуж. Развелась. Похоронила родителей и всех, одного за другим, родственников: остался на руках один больной брат, с которым делила крохотную квартирку. «Какая личная жизнь!» — махнула на себя рукой. Всё кончилось.
«Мясорубка»
110 человек, семь изолированных групп, «здоровых там не было, мясорубка». У Андрея — ДЦП, из-за чего его сразу из роддома отдали в казённое учреждение. Что он запомнил? Операцию на ногах в 7 лет, после которой не было никакой реабилитации, и они так и остались — скрюченные. Новогодние утренники, когда на своих хилых ножках выходил на сцену; запах детдомовских щей; побеги, когда вылезали с ребятами прямо из окна и неделями кочевали по Кабарде; нянька, одна на группу из 24 пацанов, спящая с открытыми глазами…
Директор детдома, запрещающий писать письма по адресу мамы, что сохранился в карточке из роддома. Сами эти письма, возвращающиеся отправителю одно за другим, — это уже потом он узнал, что домик тот снесён… Он часто представлял её, маму: какой у неё характер, голос, запах, цвет волос… О папе даже не мечтал.
Он помнит, как хотел компьютер для себя, заработал консультантом в магазине техники и купил. И как обрубало его мечты на самостоятельную жизнь детдомовское начальство, которому невыгодно было давать сироте квартиру: «Хочешь жить сам? Да кому ты нужен? Тебя убьют, как только выйдешь! Пенсию на руки не дадим!» И ещё запомнил, как на 26-м году его перевели в учреждение закрытого типа, психоневрологический интернат, поставив диагноз «недееспособен». Так им было проще.
В детдоме его назвали Андреем. Фамилия осталась мамина — Гузев. Он сопротивлялся. К нему тянулись люди: к его голубым глазам, душе, не таящей обид, и вере: «В этой жизни всё ещё может быть!» Парень поднял шум, задействовал местную прессу: «Намылили шею министру и директору интерната».
С боями, но дали разрешение пожить в семье опекунов — большой семье бакинских адвентистов седьмого дня, которые часто навещали Андрея в детдоме. И как только он вырвался на свободу, сделал то, о чём давно мечтал, — написал письмо в «Жди меня». Казённые стены, жестокие люди — ничто не убило в нём веры, надежды, любви. Звонок из Москвы раздался через неделю. «Мы её нашли». Здесь, в Нальчике, все эти годы они жили бок о бок…
В тот же день звонок раздался и в квартире Аллы
Я долго не верила. Но, когда мне позвонил уже сам Андрей и мы сорок минут просто молчали в трубки и ревели, потом я сказала: «Еду!» — хотя на часах было 10 вечера. А он сказал: «Подожди хотя бы до завтра!», и завтра я уже летела к нему, сердце подсказывало, что это он, мне достаточно было посмотреть в его глаза, такие же голубые, как у меня и у Славы…
Вот уже 4 месяца они вместе, в маленькой Аллиной квартирке, где Андрею отгорожен уголок за ширмой, чтобы он мог заниматься: читать дни напролёт всё, что не успел в детском доме, — «Капитанскую дочку» и «Белый клык». Сняли недееспособность и опеку через суд. Нашли на сайте знакомств анкету отца, закройщика кож из солнечной страны. Созвонились. Он был счастлив: в 58 лет часы его жизни были заведены заново… В декабре прилетал в Нальчик.
И уже в аэропорту, уткнувшись в его воротник, я поняла, что Слава приехал не просто так, не только к сыну — но и ко мне…
А я настолько оторопел, что вот теперь у меня есть ещё и отец, что в тот момент даже не смог поднять рук, чтобы его обнять…
По божьему промыслу всё вернулось на круги своя, мы снова там, откуда начинали, — оживает монитор, и из Бэер-Шевы доносится голос Славы. — Бог дал нам этого ребёнка, и это потолок счастья! Теперь наши судьбы снова соединились — уже до конца…
Они собирают документы — через пару месяцев семья улетает — отныне и навсегда — в Израиль, где Слава уже нашёл врачей для Андрея. Они полетят над детским домом и интернатом, «преисподней», откуда Андрей чудом вышел человеком. Над родильным домом, где исковеркали не одну судьбу. Над маленькой квартиркой, в которой вот уже 4 месяца бьются два соединённых сердца. И над заснеженным вечным Эльбрусом, «чтобы уже на новой земле в сапогах-скороходах нагонять пропущенную жизнь». У них ещё есть время.
Живите ярко вместе с Я и мир!
